Кондратьев Вячеслав Леонидович - Парадоксы Фронтовой Ностальгии
Вячеслав Кондратьев
ПАРАДОКСЫ ФРОНТОВОЙ НОСТАЛЬГИИ
У фронтового поэта Юрия Белаша есть стихотворение под названием "Что всего
страшнее на войне". Один солдат говорит, что танки, другой, что бомбежка,
третий про артобстрел, а четвертый, "табачком дымивший в стороне, и такой
вдруг сделал вывод твердый: - Ну зачем вы говорите без толку? Ведь всего
страшнее на войне - это когда, братцы, нет махорки..." Для меня же,
испытавшего все, о чем спорят солдаты Ю. Белаша, самым страшным оказалось то,
что я увидел в первый же рассвет на передовой, - раздетые до нижнего белья
трупы наших солдат. Белье сливалось со снегом, а четко видны были лишь головы,
кисти рук и ступни ног. Словно бы разъятые от тела, они страшными темными
пятнами увиделись нам сквозь предрассветную серую дымку, и вид их ударил в
сердце острой, не проходящей до сих пор болью...
Раздеты были все, кто лежал на передовой. На поле же боя раздеты были лишь
те, кто находился вбдизи, а те, кто дальше, до которых не добраться трофейным
командам, остались одетые, вроде бы не такие жалкие, не такие ненужные... И
подумалось тогда: пусть лучше убьют поближе к немцам, забоятся трофейщики туда
ползти, хоть будешь лежать не опозоренным этим раздеванием. Хотя умом понимал,
что не хватает нам всего, что нужно армии даже такое, пробитое пулями и
осколками, окровавленное обмундирование, но душа не принимала: смерть для нас
не превратилась в обычное, привычное, что будет всегда рядом, она была еще
каким-то таинством, а покойник - чем-то святым, а потому раздевать его, тащить
волоком в братскую могилу казалось святотатством... И надо сказать, что
притерпевшись ко многому на войне, к этому так и не привык...
Война окончилась 45 лет назад и уже реже снится по ночам, а снилась она
раньше часто, особенно до тех пор, пока я не съездил подо Ржев, на свою бывшую
передовую, где и через двадцать лет после боев в этих местах лежали в лесу
останки, одни уже только черепа тех, кто был со мной здесь, с кем, может,
хлебал из одного котелка, с кем курил одну самокрутку из сухих пропрошлогодних
листьев, так как с нами тоже случилось самое "страшное на войне", по выводу
четвертого солдата из стихотворения Ю. Белаша, - не было махорки, как не было
и хлеба, а лишь по сухарю на брата на день, как не было и хорошего навара,
кроме жидни-пшенки по полкотелка на двоих... Тогда, в шестидесятых годах,
фронтовая ностальгия навалилась на меня, она-то и заставила поехать на места
боев, заставила протопать двадцать верст пехом от ст. Чертолино до бывшей
передовой, по грязи и распутице. Ностальгия и сны, потому что снилось мне чаще
всего именно возвращение в те места, где я начал войну. В снах я не узнавал
бывшую передовую, наяву она показалась мне такой же, потому что в лесу
встречались на каждом шагу каски, котелки, солдатские ботинки, цинковые ящики
из-под патронов, снарядные гильзы, заржавевшие рубашки гранат РГД, а кое-где
торчало, тоже заржавевшее, оперение невзорвавшихся немецких мин...
Необъясним феномен фронтовой ностальгии, которая томит всех нас, то
отпуская на время, то схватывая снова, будто бы было на войне что-то хорошее,
светлое - о чем стоит тосковать... Виктор Астафьев, воевавший рядовым, где-то
писал, что, кроме непосильной работы, непроходимой усталости, он ничего на
войне не знал. Добавлю к этому еще тяжелый невпроворот фронтовой быт, то в
холоде, то в голоде, то в грязи, то в пыльной духоте, бесконечные ночные
переходы, то марш-броски и постоянный недосып на передо