2a9c932b     

Коновалов Григорий Иванович - Вчера



Григорий Иванович Коновалов
ВЧЕРА
ПОВЕСТЬ
Часть первая
1
Будни сливались в одно серое, не отлагаясь в моей памяти, запоминалось
только праздничное, особенное, поэтому, может быть, зима с ее метелями,
заносившими нашу глинобитную избу по самую трубу, с ее поздними дымными
рассветами и ранними сумерками, с ее морозами, запушившими окна, кажется
мне каким-то длинным ненастноунылым днем. Но в один из таких сумеречных
дней случилось такое, что осталось на всю жизнь в моей памяти...
Перед вечером мы с дедом запрягли гнедого мерина Старшину в сани с
плетейной из краснотала кошевкой и доехали иа гумпо за соломой. Мне было
уже пять лет, я помогал деду, в чем он, человек гордый, все же признавался
встречным людям:
- Теперь легко жить: Андрюшка за дело взялся, - и посмеивался в
заиндевелую бороду.
Я стоял на дне кошевки, держась за вожжп, смотрел на толстые
двигавшиеся ляжки Старшины, старался догадаться о том, что думает копь.
Старшина был очень сметливый. Любил спрямлять путь, под гору спускался
шагом, и если даже сильно накатывал на него воз, Старшина садился, но не
бежал. По мосту через речку всегда ходил осторожно, обнюхивая настил. Если
упадет с его спины человек, Старшина остановится и будет ждать, когда
снова сядут на него. После кормежки оп с.-м становился в оглобли, охотно
подставлял шею, чтобы захомутали. Старшина любил людей, и только этим
моя;по объяснить его привычку просовывать летом в окно голову и как бы
невзначай стянуть кусок хлеба со стола.
Иногда я думал огорченно: почему Старшину не назначают царем над всеми
лошадьми? Вид у него был важный: большое брюхо, передние ноги по щиколотку
в чулках, на лбу звезда. "Умен, все понимает, только не говорит", - любил
повторять о Старшине дедушка. Я же был убежден, что Старшина умел говорить
даже на многих языках: на коровьем, овечьем и своем, лошадином.
Я верил, что если остаться на ночь в конюшне, то можно легко научиться
разговаривать по-лошадиному.
Старшина был не только умный, но и смелый: не боялся по ночам открыть
двери конюшни и уйти на гумно к сену. Осенью, когда загорелась соседская
рига, он так расхрабрился, что вместе с бочкой чуть не въехал в огопь.
Хорошо, что люди остановили. Вот и сейчас Старшина не испугался, когда
от омета под ноги порскнули два горбатых русака; он лишь повел одним ухом,
не считая нужным тревожить другое.
Пока дедушка клал в кошевку солому, я зашел на подветренную сторону
омета. За спиной у меня поднимались горы, а за рекой бескрайняя степь
разбегалась в волнистых сугробах. Небо заслонено хмурыми облаками, и
только над мельницей меж седых деревьев тепло голубело в прогале туч.
Неотрывно смотрел я на этот клочок неба и вспоминал жаркое лето. Казалось,
расплеснется сейчас эта горячая голубизна по всей степи, и тогда, мотая
головами, выплывут в разлив зеленых трав табуны киргизских лошадей; как
из-под земли, вырастут из-за курганов островерхие шапки наездников. У
каменной горы зацветут сумерками пахучие костры киргизских кочевий, а
дедушка посадит меня на свою жилистую, волосатую шею, и мы придем в гости,
сядем на кошму перед медным котлом. В войлочной кибитке зазвенят глуховато
струны, свитые из бараньих кишок...
- Замерз, сердешный?! - услышал я голос деда. - Дай-ка сосульки-то под
носом обломлю.
Мы сели с дедом на кошевку, поехали домой. За рекой над мельницей
стелилась размытая ветром темная туча.
Из-под навеса тучи одна за другой выехало несколько подвод. Опережая
их, густой буран задернул село, д



Содержание раздела